Сергей Фомичёв - Агриков меч
Купеческие охранники, стараясь действовать скрытно, разбирали верховых лошадей. Рыжий, заметив это, отнюдь не унимался, наоборот, словно в раж вошёл.
– И благоверную твою видел, – выкрикнул он. – К ней сосед повадился ходить, кожемяка. Помнишь его? Хроменький, согласен, зато под боком. Так что если ты так и дальше ковылять намерен, к возвращению как раз братец твоим остолопам будет. А может и сестричка.
– А ну, хватай его! – крикнул Никанор, запрыгивая в седло. – На кол, урода, насажу! Теперь-то, небось, не уйдёт!
Купец погнал за обидчиком всех, кто оказался под рукой. А под рукой у него кроме двух сыновей ходило два десятка наёмников и помощников. Никак не меньше. Даже больше, но лошадей под седлом на всех не хватило и нерасторопным товарищам пришлось стеречь караван и остаться без развлечения.
Рыжий хладнокровно дождался, пока купеческая конница наберёт ход, и только когда убедился, что ей уже не остановиться, спокойно развернул лошадь и направил её к засаде.
Хоронясь за толстыми стволами, мещёрцы частью сидели в сёдлах, частью стояли подле лошадей, готовые начать в любой миг. Н столько Ромку ждали (ему мало кто поверил), сколько удобного для выступления часа. И вот ведь как совпало: едва конница Фёдора разорвала круг и бросилась к городу, как за спинами дружинников послышались крики и стук копыт. Некоторые обернулись, пытаясь угадать, что за отряд такой приближается к ним. Но сообразить так и не успели.
– Вперёд! – крикнул Рыжий, проносясь мимо Зарубы на полном скаку.
– Вперёд! – повторили одновременно воевода и Варунок.
– Пора, – сказал Сокол.
Прежде чем забраться в седло, чародей отпустил придерживаемую рукой сосновую ветку, и та взметнулась, выбросив к небу облачко желтоватой пыльцы.
Купеческая ватага с лихим гиканьем гналась за обидчиком. Сам купец и его сыновья горели жаждой мести, но их подручникам было скорее весело. Унылая дорога с постоянными остановками выстудили кровь, а тут какое-никакое а развлечение вышло. Редкий лес позволил ватаге развернуться и начать охват беглеца. Ещё мгновение и тот будет зажат в клещи. Вот тогда пойдёт веселье другого рода. Кое-кому из головорезов Никанора даже более приятное развлечение чем погоня.
Лес неожиданно кончился, и вдруг оказалось, что они скачут среди непонятно откуда возникших княжеских дружинников. И не просто так скачут, а конной лавой с обнажёнными клинками накатываются на вражеский стан. На вражеский?! Да! Потому что обитатели стана бросились врассыпную, едва их завидев. Мало кто пытался оказать сопротивление, а редкие смельчаки были вмиг порублены и растоптаны.
А накат продолжался. И наёмники вдруг поняли, что даже если захотят остановить лошадей, тем более повернуть их назад, то не смогут этого сделать, потому что животных охватила горячка боя, хотя никогда прежде купеческим лошадкам не приходилось так вот скакать среди обученных сражению сородичей. И пробудилась в них вдруг память предков, носящихся вольными табунами. Но и останавливать лошадей наёмники не хотели, потому что вдруг почувствовали, что всеобщее движение захлестнуло и их самих. И прежнее веселье погони за никому, кроме хозяина не нужным пройдохой, сменилось новым более сильным чувством – воодушевлением и даже упоением лихого налёта, усиленным видом бегущего врага.
А если бы они вдруг оглянулись, то увидели бы, как разбуженное веточкой чародея поднимается над соснами мощное облако пыли, словно следом за передовым отрядом из леса выкатывает сокрушающая всё на своём пути могучая сила.
***Это выглядело чудом, но Боюн всё ещё держался. Сама смерть, казалось, отступила в сторонку и наблюдала ревниво за неуступчивой жертвой. Схватка, затеянная отважным одиночкой, до сих пор запирала путь в город. И в какое-то мгновение Фёдор, похоже, не выдержал и, не дожидаясь чистой победы, сорвал конную лаву.
Теперь у защитников ворот появилась возможность обрушить башню прямо на конницу. Если им сильно повезёт, то обломки погребут восставшего князя, а если повезёт ещё больше, то можно будет рассечь конный полк надвое и дать тем самым Павлу и Юрию хоть какую-то надежду на успех. И вероятность успеха делала неизбежную гибель уже не такой бессмысленной.
Конница Фёдора уже набирала ход, намериваясь смести одинокого ополченца и ворваться, наконец, в город.
И тут вдали, на опушке показалось движение. Наступающее войско не сразу разобралось, в чем дело, зато, стоящим наверху князьям и воинам, всё было видно как на ладони. Молча, без призывов рога и начальственных криков, в спину конницы Фёдора, из леса выкатывалась другая лавина всадников. Их было не так уж и много, может быть дюжины три, но неожиданность и напор спутали замыслы противника.
Фёдор заметил, почувствовал. Ликование защитников на дозорной площадке ворот и на стенах обратило его внимание на растущую за спиной угрозу. Он оглянулся, увидел поднимающееся над лесом облако пыли, передовую, как он подумал, волну и успел сообразить, просчитать и принять меры. Криками, руганью, взмахами Фёдору удалось приостановить разбег конной лавы. Он попытался развернуть её против нового, неведомо как оказавшегося в тылу, противника. С большим трудом, но и это ему удалось.
Возможно, тем самым он совершил ошибку. Ворвись его конница в город и пришедшие на подмогу Мурому войска ничего не смогли бы уже изменить. А поворот на полном скаку только вызвал сумятицу. На войне очень много зависит от случая.
Приступ сразу же прекратился. Защитники воодушевились, надавили, а нападающие, увидев поворот своей конницы, растерялись и стали спешно отходить от стен. Кто-то из начальников повёл отряды на выручку князю, другие попытались перестроиться. Но вскоре всё это движение вылилось в беспорядочное отступление.
И тут в дело вступил Павел, усугубив положение врага. Через брошенные противником ворота, неполной сотней комонных дружинников, он ударил по Фёдору, когда тот почти развернул свою конницу против новой угрозы.
Противник дрогнул. Первые вестники поражения побежали с поля боя, бросая оружие и товарищей. Фёдр понял, что проиграл.
***Ведомый Зарубой и Варунком отряд удачно проскочил перешеек, ворвался во вражеский стан и прошёлся по нему смерчем. Сопротивления не возникло. Некому оказалось сплотить людей Фёдора для отпора в самом начале налёта, а потом возможность была упущена, и те из воинов, что увернулись от клинков и копыт, спасались теперь, как умели – прыгали в озерцо, прятались, разбегались, бросая оружие.
Ставку проскочили в один миг. На самом её краю Сокол увидел знакомого монаха. Тот в битве участия не принимал, а когда на ставку напали, не стал попусту суетиться, а выжидал под навесом, и только удостоверившись, что лавина пронеслась стороной, выскочил и прыгнул на одного из княжеских коней. То был великолепный скакун, которого восставший князь оставил в ставке, взяв на битву коня попроще. Обычно наоборот поступают, но Фёдор был себе на уме. И теперь благодаря его чудачеству превосходная лошадь досталась монаху.
Чародей подумал, что побеседовать с чернецом будет, пожалуй, важнее, чем порубить лишний десяток разбегающихся оборванцев. Множество вопросов возникло у него после подслушанного разговора.
Мещёрцы нацелились в тыл коннице Фёдора и по сторонам не глядели. Окрикнув Зарубу, чародей показал на монаха рукой. Воевода проследил направление, увидел, кивнул, соглашаясь. Крикнув что-то своему помощнику Никите, он оставил на него дружину, а сам довернул в сторону и, прибавив хода, пустился монаху наперерез. Рядом с воеводой появился Тарко, который для своей лошадки оказался лёгкой поклажей.
Тем временем Фёдор уже заметил опасность и начал разворачивать конницу. Однако монах направил скакуна в сторону от битвы и явно забирал поближе к спасительному лесу. Непрост оказался монах. То, что дело проиграно он понял раньше других. Раньше Фёдора, его конников, раньше даже самих победителей. Потому и не надеялся пробиться к полкам, а повернул в ту сторону, где граница леса оказалась ближе всего. И угадал – Ни Соколу, ни Тарко, ни Зарубе, несмотря на все старания, несмотря на тяжелый хрип лошадей, отдающих последние в жизни силы этому смертельному для них рывку, так и не удалось достичь беглеца раньше, чем тот скрылся в лесу.
Даже после того, как шум погони затих, монах ещё долго скакал, увёртываясь от веток, и не позволял коню остановиться или хотя бы сбавить шаг. Он скакал, пока лес не стал настолько густым, что пробиваться дальше верхом стало просто опасно. Тогда монах, наконец, остановил коня, спрыгнул на покрытую жёлтыми листьями землю и огляделся.
